Анна Нетребко

Что интересно, у самой Нетребко в первом спектакле была неглавная и не слишком выигрышная партия Мадлен, а во втором она и вовсе не участвовала. Похоже, ей вполне хватает «Манон Леско» с великолепной, но мучительной музыкой Пуччини, которую каждый раз надо брать яростным, неистовым штурмом на пределе физических сил. Спеть «Манон Леско» ‒ это как переплыть Ла-Манш или подняться на Эверест. Что-то сродни мировому рекорду, после которого полагается на какое-то время расслабиться и просто пожить обычной, нормальной жизнью. Но нет, Анна Нетребко об этом даже не смеет мечтать. У нее все расписано до 2022 года – премьеры, концерты, гастроли, записи новых СD. Она заложница бесконечных контрактов, обязательств и как минимум двух дорогостоящих ипотек в Нью-Йорке и Вене. Она все время всем должна: мужу, сыну, отцу, театрам, банкам, импресарио, кружащих вокруг нее стаей стервятников. И от этого чувства ее так и не смогли избавить ни счастливый брак, ни супергонорары, которые так любят подсчитывать бульварные СМИ. Эмоциональные перегрузки и бесчисленные стрессы не смогли не сказаться на ее характере. Ей все труднее даются выходы на публику после очередного спектакля. Раньше она обожала ставить свои размашистые автографы на протянутых ей программках и фото. Пока все не подпишет, никогда не уйдет. А теперь признается, что для нее это стало пыткой. Раньше любой повод был хорош, чтобы зажечь по-настоящему, по-краснодарски, чтобы из всех динамиков гремела музыка и дым стоял коромыслом. А теперь не может нарадоваться тишине пустой квартиры или гостиничного номера.

Вот и в день нашей встречи после трех актов «Манон Леско» больше всего ей хотелось остаться в отеле, чтобы никуда не выходить, никого не слышать и не видеть. Но нет, по расписанию у нее фотосъемка для Bosco*Magazine и давно запланированное интервью. Обещала ‒ значит будет. В этом смысле Анна человек железный. Сам прихожу за 15 минут до назначенного времени и уже издалека вижу ее золотое платье в пол и смешной хохолок на скорую руку сооруженной прически. Вокруг, как и полагается, суетится свита: секретарь, агент, сестра Наташа. Через какое-то время вальяжной походкой вплывает в Петровский Пассаж Юсиф.

‒ Значит, интервью будет на двоих? ‒ интересуюсь я.

‒ Нет, нет, ‒ улыбается он. ‒ Я просто посижу в стороне и подожду, когда вы закончите.

Итак, место действия – кафе Bosco в Петровском Пассаже. Муж сидит за одним столиком. Жена ‒ за другим. Свита – за третьим. Между нами бесшумно скользят с подносами официанты. А за спиной без устали щелкает своей камерой фотограф, на которого Анна ни разу за время нашего разговора даже не взглянула. Она в совершенстве владеет искусством отсекать от себя все лишнее: посторонние взгляды, случайные голоса, нацеленные на нее объективы и даже сообщения, беспрерывно приходящие ей на айфон. Предельная концентрация на деле в данном случае на вопросах. Поначалу в ней чувствуется опасливая недоверчивость человека, раз и навсегда решившего для себя никогда ни с кем не быть откровенным. Тем более с журналистами! Да, она будет смотреть в глаза, заботливо подливать чай, зачарованно слушать, подперев рукой щеку. В жизни у нее нежный голос профессиональной консумантки, способной обаять любого. Я напоминаю ей о нашей первой встрече пять лет назад в Вене в апреле 2013 года, сразу после премьеры «Евгения Онегина». Тогда она гениально спела Татьяну, но спектакль мне показался так себе.

‒ Да, спектакль был не очень, ‒ кивает Анна, ‒ снег падал, водку пили. В Метрополитен «Онегин» был все-таки посерьезнее.

‒ Вы мне тогда сказали, что ваша жизнь расписана до 2018 года. Удалось ли осуществить все, что вы намечали?
‒ А я уже не помню, что я там намечала. Но многое из этого сбылось. И много хорошего, я так думаю.

‒ Вы же по гороскопу Дева, значит, любите все планировать заранее.
‒ Ну да, у меня всегда все должно быть разложено по полочкам. Не терплю бардака ни в своей гардеробной, ни в делах, ни в личной жизни. Мы с Юсифом в этом смысле хорошо подходим друг другу.

‒ А он кто по знаку?
‒ Телец. Родился в один день с Валерием Абисаловичем, 2 мая.

‒ Получается, что ключевые мужчины в вашей жизни – Тельцы.
‒ Но не все. Сын Тиша, например, тоже Дева, как и я.

‒ Как вы думаете, почему крупные оперные театры не очень-то жалуют семейные дуэты? Я что-то не припомню, когда муж с женой так же много, как вы с Юсифом, концертировали или пели на одной сцене.
‒ Во-первых, семейных пар на оперной сцене всегда было мало. Во-вторых, часто бывает так, что у одного карьера идет вверх, а у другого наоборот: все плохо. И получается, что один тянет другого вниз. Ну и чужой успех не очень-то радует, когда сам ты не при делах. Непросто жить с успешным человеком, особенно если у тебя та же самая профессия, а спроса на тебя нет. В театрах это хорошо знают и стараются не осложнять себе жизнь приглашением семейных пар. Пусть каждый отвечает сам за себя.

‒ Недавно в Ла Скала на спектакле «Андре Шенье» Джордано, где у Юсифа была заглавная партия, все убедились, что он может стать лидером в вашем дуэте.
‒ А я на его счет не очень-то и заморачивалась. Всегда знала, что он талантливый человек. У него замечательный голос. И то, что ему удалось сделать за эти два-три года, ‒ невероятный прорыв. К тому же он драматический тенор. А если драматический тенор еще и умеет петь, он быстро пойдет в гору. В Ла Скала все прошло прекрасно. Это был настоящий триумф. Партия теноровая там заглавная и невероятно сложная.

‒ Но у вас там была гениальная ария Ma mama morte…
‒ По большому счету там больше ничего и нет. Партия Мадлен не центровая. Мне самой надоело петь страшные, кровавые партии. Иногда хочется отдохнуть. Хотя петь в Ла Скала – это, конечно, совсем не отдых.

‒ Мне рассказывал директор Ла Скала Александр Перейра, что когда он возглавил театр, то первым делом стал договариваться с местными клакерами. Это правда, что раньше они просто терроризировали знаменитых певцов?
‒ Да, это был просто ужас. В какой-то момент певцы, имеющие хоть какую-то рыночную цену, стали бойкотировать Ла Скала. Там невозможно было появиться. Как бы ты ни пел, тебе в лицо могли бросить: «Нет, ты не Франко Корелли! Ты не Мария Каллас! Все, до свидания». Один известный тенор, не хочу называть его имя, чем-то там им не угодил, и после одной из ключевых арий ему на весь зал кто-то крикнул с ярусов: «Вали домой». И тогда он молча повернулся и ушел со сцены. Прямо в середине действия! Тогда многие его осудили: мол, это непрофессионально, бросил партнеров, не довел спектакль до конца. Как певица, я его отлично понимаю. Любое исполнение заглавной партии в большой классической опере ‒ колоссальный труд и огромное напряжение. Тем более что пел-то тенор хорошо. Ни разу, как говорится, «не крякнул» ноту. Но, конечно, он не был Корелли или Паваротти. И что с того? Значит, его можно размазать у всех на глазах? Спасибо Александру, который первым попытался разговаривать с клакерами, что-то им объяснять: «Ну вы же понимаете, время идет, появилось новое поколение певцов, им надо дать шанс…» Он большой дипломат, умеет правильно общаться на любом уровне.

‒ Я обратил внимание, что раньше вы много двигались по сцене. Иногда вам удавалось петь даже лежа на спине. Сейчас мизансцены стали гораздо более статичными. Минимум жестикуляции, движений. Почему?
‒ Раньше у меня был другой репертуар. Партии были более легкие, и голос соответственно, был выше и легче. Была совершенно другая эмиссия звука. Другой оркестр, другой диапазон. Мои нынешние партии просто иначе не споешь, как только стоя по центру сцены, почти не двигаясь. И уже неважно, как я там играю, важно, как звучит мой голос на всем диапазоне. А звучать нужно ровно, красиво, сильно. Надо уметь выпевать длинные фразы. Это называется «вокальная труба». Только когда ты овладеешь ею, можно рассчитывать на то, чтобы исполнить «Аиду» или «Манон Леско», как они написаны у Верди и Пуччини.

‒ Вас обожают не только за голос, но и за позитив, который вы излучаете. В одном интервью на вопрос, откуда черпаете силы, вы находчиво ответили: Россия, семья, Эрмитаж, ресторан. Что бы к этому ряду вы сегодня еще добавили?
‒ Хорошо сказанула. Но на самом деле для меня важнее долг.

А вот по сравнению с 2013 годом энергии у меня точно поубавилось. Я стала уставать. Теперь я уже не в состоянии восстанавливаться так быстро, как раньше. Партии мои стали невероятно тяжелыми. Никакого сравнения с тем, что я пела раньше. Одна «Манон Леско» способна убить. Два спектакля подряд вывернули нас наизнанку. Мы с Юсифом после них были как мертвые. Правильно сказал директор Большого театра Владимир Георгиевич Урин: это «животная музыка». Ты и поешь ее как животное, включая, кроме голоса, все, что у тебя имеется в наличии, даже кишки. Я чувствую, что с каждым спектаклем буквально вырываю из себя куски жизни. После этого надо долго-долго приходить в себя.

‒ В СМИ ходит немало слухов о великих партиях, которые вам еще предстоит исполнить в новом сезоне. Впереди Норма, Тоска…
‒ От Нормы я отказалась. Как-то не пошла она у меня. Был большой скандал. Я ведь даже подписала контракт с Ковент-Гарден и Метрополитен. Но стала изучать партитуру и, честно признаюсь, не смогла дойти до конца. Так стало скучно, неинтересно. Не нравится мне ни героиня, ни музыка Беллини. Пришлось сказать: простите, но душа моя не лежит к этой опере. Англичане обиделись на меня, конечно. Сейчас поеду в Лондон спою им хорошую леди Макбет. Надеюсь, что простят. С Тоской тоже все сложно. Пока даже не знаю, как к ней подступиться.

‒ Vissi d’arte, vissi d’ amore. «Я жила искусством, жила любовью» ‒ самая знаменитая партия Тоски. Чем сегодня живете вы? Что для вас важнее: искусство или любовь?

Пришла я к этому довольно поздно, но совершенно сознательно. Все-таки сначала мы люди, а потом уже артисты, музыканты, профессионалы. В какой-то момент мне вдруг нестерпимо остро захотелось нормальной, человеческой, обычной жизни, такой, как у всех. Я и семью-то первый раз попыталась создать, когда мне было 36 лет. О ребенке всегда мечтала, но долго ничего не получалось. Потом родился Тьяго, но его отец в совместной жизни оказался очень тяжелым человеком. А я не люблю тяжелых людей. У меня и так жизнь трудная. И дополнительное бремя в виде постоянных ссор, претензий и плохого характера мне выносить стало просто не под силу. Нам пришлось расстаться.

‒ Он как-то присутствует в жизни Тьяго?
‒ Нет, теперь его отец Юсиф Эйвазов. В прошлом году Тиша пошел в обычную школу в Вене. И если вы на него посмотрите, то никогда не подумаете, что врачи ставили ему четыре года назад диагноз «аутизм». Стараемся с ним подолгу не расставаться. Максимум ‒ две с половиной недели.

‒ Если уж у нас пошел такой разговор, тогда давайте о совсем сокровенном. Мне рассказывали, что в коллекции одного ночного клуба в Нью-Йорке, который специализируется на нижнем белье разных знаменитостей, есть и ваш бюстгальтер. Как он там оказался?
‒ Все брехня. Действительно, однажды я была в этом клубе. Но свое нижнее белье так просто нигде не разбрасываю. Я не стала туда идти проверять, но наверняка у них не мой размер.

‒ Однажды вы с гордостью сказали, что в вашем гардеробе почти нет ни одной вещи черного цвета. Вы по-прежнему не носите ничего черного?
‒ Если мне надо куда-то одеться скромно, благородно, я, конечно, что-нибудь темненькое в шкафу непременно отрою. Но это буду не я.

‒ Вам надо, чтобы все за километр уже видели, что вот идет великая дива, Анна Нетребко, чтобы никаких сомнений на этот счет ни у кого не было. Или тут есть какие-то другие причины?
‒ Нет, ничего доказывать я никому не собираюсь и не хочу. Просто я так выражаю себя. Мне нравится яркая одежда, чтобы было весело, чтобы на душе и вокруг был праздник. У меня много верхней одежды – шубы разные, пальто фантазийные. Зима у нас длинная. Но я однажды поклялась себе, что никогда не надену пуховик черного цвета. И клятву свою сдержала. Ненавижу серость и безликость. Все подруги, включая мою бедную сестру, хорошо усвоили, что, если мы куда-то идем вместе, не дай бог, если они оделись скучно. Быстро отправлю домой переодеваться. Тут у меня поставлено все очень строго.

‒ Вы были прошлым летом блондинкой…
‒ И мне нравилось это безумно.

‒ Тогда зачем перекрасились?
‒ О, это целая история! Блондинкой я чувствовала себя просто супер. Но Юсиф страдал бесконечно. «Но когда, когда ты вернешься к своему естественному цвету?» ‒ то и дело принимался он стонать. И дался ему этот мой естественный цвет! «Ну ладно, мой сладкий, – говорю я ему, – вот вернемся из тура, и я снова стану брюнеткой». Но в салоне случился облом: мальчик, который меня красил, что-то там перепутал. И цвет получился жуткий. Даже не знаю, как описать. В общем, цвет дохлой крысы. Представляете, да? Я, конечно, впала в депрессию на один вечер – дольше у меня никогда не получалось, – и на следующее утро побежала за краской. Решила, что не надо мне больше никаких фирменных колористов, возьму цвет, который мне больше понравится, и покрашусь сама. Вижу, стоит шикарная краска. Зеленая! Ну, думаю, и пусть. Хочу быть вечно молодой и вечно зеленой. Получилось прикольно, но особо долго так не походишь. Половина гардероба к зеленым волосам трагически не подходила. Пришлось становиться снова брюнеткой.

‒ А как все эти трансформации пережил Юсиф?
‒ Когда он первый раз меня увидел, то сказал, что, если я в таком виде появлюсь в Милане, он переедет жить в другой отель.

‒ Значит, и он может вам диктовать!
‒ Он же бакинский мужчина! Но мне диктат Юсифа совсем не в тягость, тем более что он всегда знает, когда отступить и пойти на компромисс. А главное ‒ у него хороший вкус, он ненавидит любую вульгарность, крикливость, пошлость. Я стараюсь прислушиваться к нему и доверяю его советам.

‒ Есть вещи, которые вы никогда не делали и не стали бы делать?
‒ Например, я никогда не покупала билеты в жаркие страны. Ни времени, ни желания тащиться туда у меня нет и не было никогда. Сроду не покупала автомобили, поскольку так и не научилась водить. Ни разу не покупала себе дорогих украшений. Для концертов и разных гала меня исправно снабжает драгоценностями ювелирный дом Chopard. Мне раньше казалось, что это очень удобно: надела, посверкала, вернула обратно. К чему лишние страхи, тревоги, сейфы? Но вот Юсиф считает, что у настоящей женщины должны быть ее собственные драгоценности. Я его, конечно, останавливаю. Тут он мне на день рождения подарил такой роскошный браслет. Я просто обомлела. Зачем? Ты же хотел машину себе купить! Но ему, как восточному человеку, зачем-то нужно, чтобы на его женщине были дорогие украшения, которые он сам выбрал и купил. А я ему очень хочу подарить дорогое авто. Представляю, как он ненароком выглядывает в окно и видит, что там оно уже стоит. Его мечта!

‒ Что могло бы обрадовать Юсифа, я представляю, а что обрадовало бы вас?

Сейчас я живу в таком немного тревожном состоянии, что не жду и не хочу от жизни никаких больше подарков, зато очень боюсь, как бы не случилось чего-то плохого. Наверное, так устроена любая женщина, что, как бы она ни была счастлива и довольна своей жизнью, ее не покидает ощущение, что в любую минуту это все может закончиться. В прошлом году я простилась с моим дорогим партнером и другом Димой Хворостовским. А сколько еще близких людей живет под страхом этого страшного недуга. Пули свистят так близко. Вот о чем приходится постоянно помнить и ничего сверх того, что есть, у Бога не просить. Когда есть что терять, становится очень страшно. Поэтому я и ничего не прошу, а только благодарю, всему радуюсь, ну и по возможности стараюсь радовать других.

Текст: Сергей Николаевич, главный редактор журнала «Сноб». Фотограф: Тимур Артамонов @artamonovtimur. Волосы и макияж: Articoli by Bosco @articoli.ru